Фредерик Браун

Вне игры

Кайл Браден сидел в удобном кресле, глядя на рубильник на противоположной стене, и в миллионный — или миллиардный? — раз думал, готов ли он рискнуть и выключить его. Миллионный — или миллиардный — потому что сегодня исполнилось ровно тридцать лет, как...

Возможно, он погибнет, хотя неизвестно от чего. Вряд ли от радиации — все атомные бомбы взорвались тридцать лет тому назад. И тем не менее они уничтожили цивилизацию — для этой цели их было более чем достаточно. А по его подсчетам, жалкие остатки человечества могли возродиться не ранее чем через сто лет.

Но что же происходило сейчас там, за силовым полем купола, оградившего его от неимоверных ужасов? Люди, превратившиеся в зверей? Или человечество было стерто с лица земли, уступив место менее воинственным тварям? Нет, хоть кто-то должен был выжить и рано или поздно начать все сначала, и, может быть, память о нем и его деянии останется, пусть как легенда, и удержит остальных от подобного шага. А может, как раз наоборот.

Тридцать лет, подумал Браден. Он устало вздохнул. С другой стороны, у него имелось все необходимое, а одиночество — не такая большая плата за жизнь. Жить одному лучше, чем умереть жуткой, уродливой смертью.

Так он считал тридцать лет тому назад, когда ему исполнилось тридцать семь. Так он считал сейчас, в шестьдесят семь. Он не жалел о своем поступке. Но он устал. В миллионный — или миллиардный? — раз он думал, готов ли рискнуть и выключить рубильник.

А вдруг им удалось вернуться хотя бы к подобию разумной жизни? Скажем, к земледелию. Он мог бы помочь, дать дельные советы и до самой старости наслаждаться уважением и признательностью.

И он не хотел умирать в одиночестве. Можно жить одному, и даже вполне сносно, но умирать — совсем другое дело. Сейчас бродят по земле. Вряд ли, конечно, за тридцать лет они стали земледельцами.

Сегодняшний день должен стать решающим. Если верить хронометрам, а они в любом случае не могли намного ошибаться, прошло ровно тридцать лет. Надо подождать еще несколько часов, чтобы отключить рубильник минута в минуту. Безвозвратно. Та самая безвозвратность, которая раньше удерживала его от подобного шага.

Если бы только силовой купол можно было отключать и включать по желанию. Он бы давно решился, скажем, лет через десять-пятнадцать. Но на создание силового поля ушло колоссальное количество энергии, которой почти не требовалось, чтобы поддерживать его.

«Да, — внезапно подумал он. — Сомнениям — конец. Я выключу рубильник, как только пройдут эти несколько часов. Тридцатилетнее одиночество — срок слишком долгий».

Он не хотел оставаться один. Если бы только Мира, секретарша, не бросила его, когда... Слишком поздно, но он все равно вспоминал об этом в миллиардный раз. Зачем так нелепо решила она разделить судьбу остального человечества, пожертвовать своей жизнью ради тех, кому все равно ничем нельзя было помочь? Ведь она любила его. И могла согласиться выйти за него замуж, если бы не вздумала поиграть в благородство. Но и он был слишком резок. Рассказав всю правду, он не дал ей времени опомниться. Как жаль, что она не согласилась.

Да, не повезло. Слишком поздно узнал он последние известия. Включив утром радио, он понял, что остались считанные часы. Нажав на кнопку звонка, он смотрел, как Мира входит в кабинет: красивая, спокойная, безмятежная. Можно было подумать, она никогда не читает газет, не слушает радио, просто не знает, что творится в мире.

— Дорогая моя, — произнес он, и глаза ее изумленно расширились при столь непривычном обращении, но она грациозно присела на краешек стула и открыла блокнот, чтобы, как всегда, записывать под диктовку.

— Нет, Мира, — сказал он. — Мне надо поговорить с вами по личному — сугубо личному — делу. Я хочу сделать вам предложение.

Глаза ее расширились еще больше.

— Доктор Браден, вы... шутите?

— Нет. Никогда. Я знаю, что старше вас, но надеюсь, разница в возрасте не так велика. Мне тридцать семь лет, хотя сейчас я выгляжу старше: слишком много пришлось работать последние дни. А вам — двадцать семь?

— На прошлой неделе исполнилось тридцать восемь. Но дело не в возрасте. Если я отвечу: «Это так неожиданно», вы можете решить, что я издеваюсь — слишком избитая фраза. Но ведь так оно и есть. Вы ведь даже, — она озорно улыбнулась, — не пробовали приставать. Первый корректный человек, у которого я работаю.

Браден засмеялся.

— Извините, пожалуйста. Я не знал, что это необходимо. Но, Мира, отнеситесь ко мне серьезно. Вы согласны выйти за меня замуж?

Она задумчиво посмотрела на него.

— Я... не знаю. Как ни странно, я немножечко влюблена в вас. Даже не понимаю почему. Вы никогда не обращали на меня внимания, разговаривали только как с секретаршей, целиком посвятили себя работе. Вы ни разу не пытались поцеловать меня и не сделали ни одного комплимента. Что я могу ответить? Ваше предложение слишком сухо... слишком внезапно. Может быть, отложим наш разговор на какое-то время? Чтобы вы успели... ну, скажем, объясниться мне в любви? Мне кажется, это не лишнее.

— Но я действительно люблю вас, Мира. Пожалуйста, простите меня. Значит... вы не отказываете мне окончательно? Вам не противна сама мысль о таком замужестве?

Она медленно покачала головой, глядя на него красивыми, блестящими глазами.

— Тогда, Мира, позвольте мне объяснить, почему я не ухаживал за вами и попросил вашей руки так неожиданно. Вы знаете, над чем я работал дни и ночи все последнее время?

— Над каким-то оружием, имеющим оборонное значение. И, если не ошибаюсь, правительство вас не финансировало.

— Совершенно верно, — сказал Браден. — Тупые генералы никогда не поверили бы в мою теорию, так же как и большинство физиков. Но, к счастью, у меня есть — вернее, были — деньги, полученные за некоторые мои патенты в области электроники. Я работал над защитой от атомной и водородной бомб, а заодно любого другого оружия, если, конечно, оно не расколет земной шар на куски. Никто не может проникнуть сквозь мое силовое поле, которое останется стабильным столько лет, сколько я пожелаю. Кроме того, это здание забито сверху донизу всевозможными запасами, даже химическими удобрениями и семенами для выращивания растений без почвы. Двоим хватит на всю жизнь.

— Но... ведь вы передадите свое изобретение правительству? Это — защита от атомной бомбы...

Браден нахмурился.

— Да, конечно, но оно практически не имеет оборонного значения. Тут генералы оказались правы. Видите ли. Мира, энергия, необходимая для создания силового поля, кубически пропорциональна его размерам. Когда я окружу это здание восьмидесятифутовым куполом, энергостанции Кливленда выйдут из строя. А для того, чтобы защитить даже небольшую деревню или, скажем... военный лагерь, нужно столько электроэнергии, сколько вся страна вырабатывает в течение нескольких недель. Отключить силовое поле нереально: для его включения вновь потребуется такое же количество энергии. И поэтому правительство сможет использовать мое изобретение в тех же целях, что я сам: спасти одного-двух человек от ужасов войны и ее последствий. К тому же сейчас слишком поздно.

— Слишком поздно... что вы хотите сказать?

— У них не осталось времени. Дорогая моя, война началась.

Лицо ее побелело, как мел.

— Несколько минут тому назад, — сказал он, — по радио объявили, что Бостон уничтожен прямым попаданием атомной бомбы. А вы прекрасно понимаете, к чему это приведет. Я включаю рубильник и не дотронусь до него, пока не смогу убедиться, что мы в безопасности. — Он не стал говорить, что убедиться в этом невозможно. — Мы не можем никому помочь — слишком поздно. Спастись самим — вот единственный выход.

Он вздохнул.

— Простите, что свалился вам как снег на голову, но теперь вы понимаете почему. Я ведь не прошу, чтобы вы дали согласие выйти за меня сию минуту. Подумайте, осмотритесь, рассейте свои сомнения. Дайте мне возможность поухаживать за вами, открыть свои чувства. Только останьтесь. — Он улыбнулся. — Я люблю вас, Мира.